Ясность ума и трезвость мысли Гвейн ценил превыше многих других состояний. Отчего сильно страдал, когда его чувства вступали в конфликт между собой. В этот раз было ничуть не лучше: чувства мужчины раскололись на два лагеря, ведущих друг с другом холодную войну за господство над восприятием реальности.
Первый лагерь заняли те, кто утверждал, что всё вокруг является миражем, мороком, ментальной иллюзией сложной конструкции, результатом чему стали неразумная опрометчивость и уязвимость, открытая созданным самим Гвейном каналом между ним и неизвестным противником там, во мраке гномьих катакомб. К представителям этой компании принадлежали выработанная годами интуиция и, хоть и менее весомая, память.
Второй лагерь разбили ярые приверженцы теории, что марево, вызванное повышенной солнечной активностью, было причиной галлюцинаций и видений, в которых фигурировали оборотни, гномы и чаровницы. Головная боль и зуд онемевшей задницы скромно соглашались со сторонниками этой теории, и для неискушённого обывателя она действительно должна была казаться более правдоподобной.
Но Гвейн не был неискушённым обывателем. Он был чародеем Равенны, умудрённым опытом магом, повидавшем в жизни немало, чтобы знать: правыми могут и первые, и вторые. А, как поговаривал один его знакомый капитан: "поздно драпать, когда акулы ноги доедают". Раз угодил - выбирайся.
Пока чародей размышлял, гроза вступала в свои права, затягивая небосвод серыми тучами. Гвейн любил грозу. Казалось, что он угодил в эпицентр стихийного явления: гром раскатывался то где-то за его спиной, то далеко впереди. хотелось слезть с коня, послать его вперёд, а самому свернуть в поле и двинуться меж разросшейся пшеницей. Но пока ещё было рано предпринимать каких-либо действий: Гвейн наблюдал, размышлял и выжидал, пока конь смиренно нёс его вперёд.

Почуяв опасность, Гвейн перестал анализировать ситуацию, в которой оказался... Толку-то? Вместо этого, он стал переживать то, что с ним происходило, намереваясь выйти сухим из воды… фигурально выражаясь, разумеется.
Ибо воды было не в меру много. Утоляющая жажду, земля заболачивалась, превращаясь из надёжной опоры в опасную ловушку, готовую поглотить перепуганное, ёрзающее животное вместе с промокшим наездником. Копыта коня тонули в вязкой грязи; Гвейну становилось всё труднее держаться в седле. Но кругом лилась вода – его стихия!
И тогда он услышал рёв приближающейся беды…
Перевернувшись через седло, Гвейн съехал на бок и укатился в заросли пшеницы. Потому что за ним не было привычки бездумно сталкиваться лбами с неизведанным противником… Дважды за день.

Инстинктивно, Гвейн попытался защититься от губительного дыхания, скрючившись в грязи в позе зародыша; осознание тщетности этого жеста, осознание того, что он не сможет спасти от мучительной гибели, вызывало дрожь. Время в ожидании нестерпимой боли стало вязким, тянулось, пока на смену ему не пришло осознание, что пламя не разъедает немощную плоть и не обугливает кости.
Вспыхнувшая надежда на мгновение померкла, как огонёк свечи, которую едва не задуло нечаянное дыхание: открыв глаза, Гвейн увидел лишь тьму. Конец? Слишком многое говорило об обратном... Сердце било о рёбра, рискуя вырваться наружу; ноги превратились в мешки с песком, от ещё недопережитого страха. С неба лилась вода, по земле текли реки грязи. Руки увязали в гнили стеблей мёртвой пшеницы, пока маг приподнимался на колени. Чтобы прочесть заклятие, чтобы не дать снова застать себя врасплох...
Воздух загудел, завибрировал; капли влаги, ещё недавно не находящие препятствия, стали обволакивать незримое силовое поле, зеркальный шар, которым окутал себя чародей. Сотворенный щит однажды уже уберёг. Но голос мужчины продолжал монотонно нашептывать чары... Грязь и гнилые стебли вокруг щита от того принялись медленно закруживаться, образовывая водоворот, в центре которого находился сам маг. С каждым произнесённым словом вертун разрастался, всасывая всё новые клочья грунта и высохших трав, а щит, излучающий едва заметный металлический отблеск, погружался всё глубже под землю...

Сбитый с толку сменой декораций, маг уже было едва не произнёс необдуманное “войдите”, но вовремя спохватился, и слово костью застряло где-то в глотке, так и не слетев с губ. Он понял, где находится. Или заимел очень убедительную догадку. Непомерная неосмотрительность, которая могла стать фатальной ошибкой. “Войдите” куда?  Добровольным и искренним приглашением, Гвейн чуть было не открыл дверь в собственное сознание существу, о котором имел весьма смутные представления. Но маг учился... Он познавал врага, шаг за шагом, минута за минутой.
А выискивать выгоду даже из неоднозначных ситуаций, жизнь Гвейна уже научила. Собственное сознание; книги, лица... Разве можно было надеяться на более продуктивное погружение в собственные воспоминания? Ещё раньше, лишь оказавшись в келье Тефура, маг пытался обратиться к собственным воспоминаниям, чтобы почерпнуть погруженные на глубину знания о природе магии зортарсара, об обычаях горного народа, о их преданиях; пытался вспомнить старого мастера Амброзиуса и первую гномью реликвию, увиденную в его руках.
Но важное первоочерёдным… Дверь нельзя открывать!
Взяв кресло в руки, Гвейн установил его так, чтоб оно препятствовало открытию. Механически. Прошептав несколько формул, маг вычаровал из воздуха влагу и льдом упрочнил затвор. Магически.
Немного времени…
Обернувшись, Гвейн решительно принялся изучать корешки книг, пробегая полки быстрым взглядом в поисках необходимых томов. Образ первого увиденного им зортарсара не выходил из головы. Повернувшись к портретам, размытым и не очень, он принялся искать в них портрет мэтра Амброзиуса из Катории, надеясь увидеть в его руке заветный камень. В конце концов, именно таким он его и помнил… Наглым, дряхлым, бесчестным, честолюбивым… но с зортарсаром в костлявой руке.

"Это всё, что я знаю...", решил для себя Гвейн, сворачивая свиток и уважительно возвращая его на место.
"Пора выбираться."
Он находился в своём уме, это было ясно. Не было никакой необходимости из выбираться, нужно было всего лишь...
"Очнись!", приказал себе маг, зажмурив очи. "Пора проснуться... ну же!"
Он очень надеялся, что это сработает. Надеялся и не верил.