ФРПГ "Трион"

Объявление

Смутный час между волком
и собакой меняет очертания привычного мира. Свет сменяется тенью, форма - мороком, а пение птиц - тихим шипением стали, выходящей из ножен. Лишь одно остаётся незыблемым - люди. Только люди не меняются никогда...
Оказаться не в том месте, не в то время - достаточно паскудный способ добыть себе неприятности. Так сложились обстоятельства...
читать дальше
Довольно известный исследователь-историк, имя которому Рангоригасту Гржимайло, нашел в горах Малого хребта неизвестную доселе шахту... читать дальше
Путь к ущелью К'у и Ла был тернист и долог: недоброжелательные леса духов кишели смертельными опасностями... читать дальше






01.04.18: Неожиданно, и очень символично с точки зрения календарной даты, на форуме появился новый дизайн. ;)






По техническим причинам, мастера не сумели
вовремя заполнить этот раздел. О, ирония...
Предыстория:

Некогда гномья пророчица Валлана предсказала наступление Конца Света и разрушения Мира в 1000 году. Предсказание было небольшим, но настораживающим: «Когда Столпы Равновесия исчезли, Пустота, расправив крылья и выпустив когти, вторглась в Мир. Увлеченные вечными распрями, ненавистью и жаждой наживы, одурманенные ложью Высших, живые создания не заметили опасности, оставаясь слепыми и глухими, потому что не хотели видеть и слышать то, что было им противно. Когда же беда стала столь очевидна, что спрятать ее уже не удавалось, Мир пал в бездну хаоса и завершил Круг Жизни».
Пергамент, описывающий сие событие, неожиданно нашелся архивариусом в одной из закрытых библиотек Северинга. Правда это или нет, и что конкретно имела в виду Валлана, никому не известно — сама пророчица была слишком стара и спокойно умерла, не дожив до нынешних дней и не оставив более никаких сведений.
Гномы посчитали Пророчество слишком непонятным, чтобы сразу начать пугать им жителей Триона, и расшифровать все сами, но, как известно, любые тайны имеют свойство странными путями просачиваться и распространяться среди простых смертных. Вот и Пророчество Валланы стало достоянием гласности, переходя из уст в уста и пугая слишком впечатлительных обитателей всех трех материков Триона. Мало того, в последнее время в Немоне объявилась секта «Видящие Истину» напрямую проповедующая Конец Света и призывающая жителей к покаянию.

Настоящее. 998 год.

Всего два года остается до предсказанного великой гномьей Видящей Валланой конца мира. Империю заполонили лжепророки, обещающие спасение, все чаще слышны голоса некромантов, ведьм и приверженцев разнообразных оккультных сект, поклоняющихся Пустоте. Из уст в уста передаются слова предсказательницы: близок последний час этого мира. Кажется, сам Творец отвернулся от Триона, оставив его на грани хаоса и безумия.
На фоне всего этого немудрено и потерять себя. Как произошло это с молодым императором Велерадом, и без того получившим серьезный удар в виде трагической потери семьи более, чем десять лет назад. Понимая, что власть и порядок в огромной стране удержать становится все сложнее, снедаемый, к тому же, ненавистью ко всем, кто не является человеком и считающий нелюдей виновными в приближающемся Армагеддоне, некогда рассудительный правитель пошел на безумные меры.
Все нелюди в Империи — от светлого эльфа до последнего гоблина — новым указом Велерада объявлены вне закона. Не имеющие ни гражданских прав, ни защиты, они должны покинуть пределы страны или быть переселенными в специально созданные резервации, в противном случае они будут преданы смерти. Гонения на нелюдей объявлены официальной политикой Немона, городской страже, ордену Тюльпана и даже членам ЛИГ вменяется в обязанности, ко всему прочему, арестовывать или казнить (в случае открытого сопротивления) любого представителя нелюдской расы в любом уголке Немона или потворствующего ему человека. Вчерашние соседи могут в любой момент стать врагами.
Новые порядки поставили Империю на грань гражданской войны. К нелюдям и прежде шло враждебное отношение, а ныне, подписанный самим Императором, указ вовсе развязал руки самым отъявленным расистам. Многие поддерживают Велерада в его ненависти, но пограничные аристократы, встревоженные волнениями на границах со степью Орр'Тенн или лесом Сильве, некоторые члены ЛИГ, Академии Магии и Торговой Гильдии, недовольные напряженной политической ситуацией, считают императора опасным безумцем, действия которого приведут страну к окончательной гибели. Выбор между верностью трону и тем, что считается благоразумным, особенно тяжел в преддверии конца мира, но неумолимо близок.
Возмущенные агрессией Немона, представители независимых государств, находящихся в торговых, союзнических или нейтральных отношениях с Немоном, - эльфы, темные эльфы, гномы - в панике шлют сообщения в Неверру и Каторию, будучи практически не в состоянии защитить своих соплеменников в Империи. Воинственные орки, воодушевленные возможностью захвата новых земель, светлые эльфы Довеллы, ведомые волей своей амбициозной ксарицы, остававшиеся доселе в тени вампиры собираются в ожидании падения колосса Империи.

О скипетрах Сильерны (побочная сюжетная ветвь):

Три Скипетра издавна были переданы самой Сильерной эльфийским кэссарям, как самым мудрым представителям из созданных на Трионе рас. Скипетр Заката хранился в Храме темных эльфов в Шьене, Скипетр Рассвета — у Светлых в Довелле, Скипетр Полудня — у лесных эльфов на алтаре в лесу Сильве. Ходят слухи, что когда-то существовал и Скипетр Полуночи, переданный людям, но сведения о нем не сохранились, и легенда осталась лишь красивой легендой, не более. Установленные на алтарях Скипетры поддерживали энергетическую структуру Триона, обеспечивая соблюдение баланса сил, и не давая Пустоте поглотить энергию Теи.
Однако два года назад Скипетры были похищены. Эльфийские кэссари приняли решение утаить истину от подданных и заменили настоящие реликвии на поддельные, пока настоящие не будут найдены и возвращены на место. О сохранности и целостности самих реликвий эльфы не беспокоились, ибо уничтожить Скипетры нельзя - созданы они не простыми смертными ибо несут в себе частичку божественного, но вернуть их требовалось как можно скорее — структура мира нарушилась, Твари Пустоты получили возможность проникать в мир Триона в местах, где ткань Теи истончена, и скопилось много негативной энергии.
Время шло, поиски результатов не приносили, мало того, то здесь, то там стали объявляться неизвестные монстры, нападающие на людей. Кое-кто связывает их появление с изреченным Валланой пророчеством и говорит, что они являются самым явным предзнаменованием надвигающегося конца Света.




01.04.18: Плюшки! Проанализировав последние отыгрыши на Арене и в Сюжетных эпизодах, было принято выделить достижения лучшего, на наш взгляд, игрока! За его смекалку, храбрость и великий потенциал, мы награждаем непревзойденного мастера Огня и Пламени, Диохона, артефактом мифической редкости - Великой Перчаткой...
Повелись? С первым апреля! :3

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » ФРПГ "Трион" » Творчество » Скромное творчество маленького ежика


Скромное творчество маленького ежика

Сообщений 1 страница 29 из 29

1

Тут все такие талантливые, даже как-то не по себе...

Стояла ночь. Мы пили кофе.
Ты - крепкий васильковый чай.
Сжигались золотые тени.
Горела тонкая свеча.

Воск пальцев нежных, вересковых,
Терновник вязаных волос.
Сегодня в платье из велюра
И бусах синих звездных слез.

Твои духи нам пахли медом,
Вином из яблок и дождем...
Цепями связан город спящий
Огней фонарных за окном.

На них смотрела молчаливо
Глазами летних теплых снов -
И от теней срывались крылья
Прозрачных лунных мотыльков.

Они взвивались темным вихрем
До побеленных потолков.
Кричали. Плакали от боли.
И пели гимны облаков.

Неслись в кольцо свечи янтарной,
Теряли крылья в зеркалах...
Ты не сводила глаз печальных,
А легкость превращалась в прах.

Ты бабочек рукой ловила,
Пыталась спрятать в рукава.
Спасти. Сберечь. Тебе несносно
Смотреть, как тает синева.

И мне подумалось: "Похожа
На мотыльков вечерних ты".
Тянулась к ярким нашим окнам,
Хоть мука - свет для Темноты...

Вдруг! - что-то щелкнуло в прихожей.
Глазастых ламп звенит струна.
Исчезла - словно мы проснулись,
А ты была лишь частью сна...

+1

2

Галерейка портретов. Может быть, потом еще что-нибудь добавлю.
http://s1.uploads.ru/t/ilGJ0.jpg

http://s1.uploads.ru/t/1rWGT.jpg

Отредактировано Ллёна Кондор (12-02-2015 22:54:53)

+2

3

Рисунки красивые, а что за краска в первом?

Отредактировано Торвальд Лаер (05-06-2013 20:18:37)

0

4

Торвальд Лаер, акварель

0

5

Ллёна Кондор
Леди, ваши творения удивительно красивы  :)

0

6

Гидеон Шпренгер, спасибо)  :blush:

0

7

Летне-осенние работы

http://s4.uploads.ru/t/nM2zf.jpg

http://s5.uploads.ru/t/lrvLj.jpg

http://s4.uploads.ru/t/aip5G.jpg

http://s4.uploads.ru/t/ZjfgH.jpg

http://s4.uploads.ru/t/8LjAR.jpg

http://s4.uploads.ru/t/6JqsH.jpg

+1

8

Под влиянием написания постов и общей вдохновленности решила позаниматься и собственной прозой, и тут нашла эту вещь 2-3-летней давности. Пока она остается любимейшей, хотя еще очень и очень несовершенна.
_________________________________________________________
Степное сердце.

Занимался полдень.
Степь дышала солнцем и травами.
Изогнут край небес, как лук.
Огромный мир замкнул он вкруг.
Ай, Солнце, не слепи,
Ай, Солнце, не слепи,
Ай, Солнце, пощади нас, не слепи!

Обжигая сердце и душу, лето проносилось по земле огненным конём, неся с собой горячие дурманящие ароматы полевых цветов, что зелёными столпами стремились в высокое чистое небо. Из пут ковыля выглядывал лучистый девясил, кое-где светился душистый тимьян, среди пушистого мятлика серели колючие шарики синеголовника, на легком степном ветерке звенели розовые цветки горошка, а над древними, ушедшими от своей старости в землю камнями желтела медунка.
Ты глубиной её пленён,
Спешишь дорогами времён,
На каждом камне видишь след
Давно истекших тысяч лет…

В яру было прохладно. Ветви сухих диких яблонек и пожелтевших от жары ив укрывали от нещадного солнца свежий веселый ручеек.
А вода такая чистая, холодная, сладкая…
Сидящая на влажной траве девушка протягивает ладони, зачерпывает и медленно, с наслаждением пьет. Вода в степи – такая сладость…
Девушка осторожно набирает в меха хрустальную воду – по смуглым рукам текут прохладные капли. Плотно перевязывает и поднимается, откидывая за спину толстую черную косу. Полные бурдюки тяжелы, но рукам не привыкать – перехватив поудобнее, девушка выходит из тени деревьев и щурит темные глаза, отвыкшие от яркого полуденного солнца. Земля под босыми ступнями горит и хлещет острой листвой, но отчего-то так приятно… Рядом на каменном выступе греется гадюка – приоткрыв один глаз, провожает девушку ленивым взглядом. А та совсем и не боится – тихонько проходит мимо…
«Приходи ко мне вечором, змеюшка-сестрица, молока тебе я дам юной кобылицы…»
Летний воздух кружит голову, летний ветер теребит, расплетая, косу, а где-то в высоких травах далеко, за чертою неба, вольно ржут дикие кони, и грива их развевается в золотых лучах.
Мы окунёмся в море трав,
И в нас проснётся буйный нрав,
Такой, как сто племён,
Такой, как сто племён,
Такой, как сто племён лихих коней!

В стане тихо. Довольно фыркают пасущиеся кони, сидящие в тени тесных маленьких юрт девушки - кто побогаче - в алых, кто победнее - в белых полотняных и шерстяных платьях, подвязанных плетенным ремешком с оберегами, - занимаются шитьём. Рядом бегают детишки – два высоких мальчика лет четырех и чернявая кругленькая девочка. Крутятся в пыли, играются с тонкими колосками золотистого пырея и лезут к матерям на колени.
Прячась от солнца, у одной из юрт сидит старик. Невысокий, сухой, потрепанный временем и степным ветром, он погружен в дремоту, лишь изредка приоткрывая маленькие узкие глаза, чтобы поглядеть на проходящих мимо женщин, да поднести к сухим губам чарку с холодным кумысом.
- Жаркое лето, - бормочет старик. – Как бы степь не пожгло… Эй, вертихвостки, коней на водопой повели?
- Повели, дедушка, уж с самого полудня! – отвечают ему девушки, спеша по своим делам.
Тяжело оно, бремя прожитых лет, но и старик порой двух воинов стоит.
Волнами перекатывалось серебро ковыля, неся солнечную колесницу вдаль по небу, навстречу занимавшемуся алому зареву.
Из степи возвращались охотники.
Рассекая море трав широкой грудью, мерно шли уставшие кони, на них неспешно покачивались темные фигурки всадников. Одна за другой, они выныривали из синей дымки горизонта и вновь пропадали в ней, чтобы появиться ещё ближе.
Ветер нес из степи песню.
В стане разжигали костры.
- Гей-эй, добрая охота! – ворвался с первым всадником зычный клич.
- Добрая, добрая охота! – загудел в ответ ему стан.
Один за другим возвращались домой всадники, одна за другой выходили девушки встречать их.
Уже темнело, когда соскочили с коней последние охотники – статный, сильный, с диким пламенем в глазах мужчина и невысокая, гибкая, точно лесная кошка, рыжеволосая девушка. На охоту женщин не брали. Но для женщины хана сделали исключение. А, быть может, совсем и не потому.
Она рвалась в степь.
От тесноты, от кутерьмы
На вольные равнины мы
Идём, чтоб заглянуть,
Идём, чтоб заглянуть,
Идём, чтоб заглянуть в лицо степи!

Она пришла в их стан позапрошлой весной, когда цвел ковыль. И сразу полюбилась хану. Девушки только косились: кто неодобрительно, кто завистливо. А ей и все равно.
Сегодня с приволья уезжать не хотелось – уж больно день был хорош. Ее никто не смел держать: одного ее дерзкого, прямого, как стрела, упрямого взгляда хватало, чтобы усмирить любого воина.
Это в ней и нравилось хану.
Охотница вела коня к привязи у своей юрты, когда к ней подбежала одна из девушек в простой одежде, с вплетенными в высокий «конский хвост» сухими цветами.
- Добрая охота? – поинтересовалась она, идя рядом.
- Добрая, - коротко кивнула рыжая. – Далеко, за Кривым Курганом, горела степь. Зверь бежит, сокол летит, беду чует… - помолчав, добавила она.
Быть может, за речушку, что перед курганом, огонь и не пойдет. Но там камыш, а камыш хорошо горит… Она невольно оглядывается на юг: не заалеет ли там вдруг зарево, не задымится ли полынь-трава?
- Змей не счесть… Не к добру… Солнце огонь несет, сегодня - тепло, завтра – жар…
- Зере, не ходи завтра из стана, - покачала головой охотница. – И я не пойду.
Девушка недовольно нахмурилась.
- Опять просиживать тут? Столько забот было…
- Так будет лучше.
Девушки затихли – мимо шли мужчины: довольные после охоты, чуть под хмелем, они смеялись и громко говорили о чем-то. Зере, углядев кого-то в толпе, вдруг вся встрепенулась и, прежде чем спутница успела ее остановить, бросилась наперерез высокому, широкоплечему мужчине грубоватого вида.
- Добрая охота? – смело и лукаво заглянула она ему в лицо, но тот лишь насупил брови.
- Ты мешаешь, - отрезал он и с силой оттолкнул в сторону. Охотница лишь покачала головой – она-то знала, как все будет. Оскорбленная же Зере начала выкрикивать ему вслед:
- Ах ты! Да чтоб тебе гадюка степная кровь ядом сделала, чтоб волк серый твое сердце съел, чтоб тебя лихоманка взяла!
Рыжая только вздыхает, глядя мужчинам вслед.
- Ты все с Мардана глаз не сводишь?
- И тебя чтоб лихоманка взяла! – ворчит Зере и тоже скрывается в тени юрт, оставляя охотницу одну. Та стояла, глядя в уже подступавшую бархатную темноту и вслушиваясь в приходящую ясную ночь. У привязи ржал ее любимый конь – сильный, выносливый, чистой арабской породы, а где-то невдалеке у костра галдели люди.
- Адия? – Низкий голос за спиной вывел из задумчивости. Подойдя сзади, мужчина обнял девушку за плечи. От него пахло костром и пьяным кумысом. – Ты ушла, я ждал тебя. Голодна?
- Нет, - качает головой она.
Он наклоняется и вдыхает запах непослушных рыжих волос – душистая ромашка и горькая полынь – такой неуловимый, словно ветер в степи.
– Идем? – взяв за руку, охотница ведет мужчину в юрту.
Наступала ночь.
Пьяная летняя ночь…

0

9

Утро охватило степь унылой туманной моросью.
Тяжелое серое небо давило на мир.
Вихрь по дороге поднимает пыль,
Как хмельные гости, клонится ковыль,
В небесах кочуют орды облаков,
И не знает путник, где отыщет кров.

Пролетело лето, словно дикое племя. Опустошило поля, высушило землю - только летала на тропах сухая пыль, да звенели от пронзительного ветра колючие травы.
Тоска охватывала вольное сердце.
Где-то высоко, за густым полотном облаков печально курлыкали журавли, и их одинокие крики разносились по пустым долинам. Порой кто-нибудь поднимал голову и пытался углядеть белые кресты раскрытых крыльев. Но видел лишь тягучий туман.
А журавли, тем временем, исчезали в осени, унося с собой жизнь.
Высоко летят над облаками
И курлычут журавли над нами.
Вдаль скользя по ветру легкой тенью,
Тают птицы в синеве осенней.

Зере долго стояла и смотрела в степь. Видела, как она умирает. И словно саму девушку покидали силы. Вместе с улетающими журавлями.
Потом придет зима. И словно больше ничего не будет. Лишь холод и пустота.
Девушка замотала головой, отгоняя тоскливые мысли и поспешила к Адии. В ее юрте было тепло, в очаге ещё тлели оставшиеся от давно разведённого огня угольки. Пахло душистой летней ромашкой и горькой осенней полынью. Сидя на расшитых подушках, Адия сметывала ткань.
Красивый, гладкий, словно воды в ручье, алый шелк.
Такой везли с далекого сказочного востока.
Зере завистливо глянула на подругу. Сделать подобный подарок мог позволить себе только хан; ей же, простой девушке, никогда не носить одежд из таких тканей.
Подняв голову, рыжая улыбается вошедшей. Та садится рядом, не сводит глаз с шитья.
- Можно… посмотреть? – осторожно и ласково просится Зере. Хоть секундочку подержать бы в руках…
Адия улыбается еще шире.
- То-то ты смотришь, как привороженная! Бери, да глаза не прогляди! – Тихо смеется. – У меня лоскутков пара осталась, хочешь – возьми себе.
- Неужто правда дашь? – И без того большие красивые темные глаза Зере становятся еще больше, и так и заглядывают в лицо рыжей.
- Да вот прямо сейчас и возьми.
Она достает пару тонких лоскутков, а те струятся по ладони и сверкают на свету, словно огонь. Зере осторожно, будто самое большое сокровище, берет обрезки и, на миг радостно прижав их к сердцу, быстро, точно боясь, что отберут, вплетает в высокий хвост.
- Оберегом мне будет! – Довольно улыбается . – Алый цвет любовь любит, может, и приворожит кого!
Но по глазам видно, кого ей хочется приворожить.
Адия только качает головой и улыбается. Все у Зере было оберегом: и цветок, и перо, и лента, и обрезок шелка. И всему она радовалась, как дитя. А вот сама Адия так не умела.
- Погляди, какой еще у меня подарок!
Она поднимает голову. Зере держит в ладошке деревянный кулон в форме изящной лисьей мордочки. Хорошая работа, ничего не скажешь.
- Окропи лисьей кровью – вот и будет тебе оберег, - кивает рыжая и возвращается к шитью.
Алый полукафтан из мягкого легкого шелка будет ей к лицу, смуглому, сияющему зелеными самоцветами глаз. Подарок, которому позавидует любая красавица. Да только нужен ли он ей?
В юрте повисает тишина, только трещат крохотные язычки угасающего пламени. Девушки шьют и думают каждая о своем. Тихонько, Адия напевает незнакомую Зере песню...
Снова заперт один в четырех стенах.
Снова становится тяжелей дышать.
Снова хочется уснуть и не проснуться,
Но я поднимаюсь и продолжаю искать.

Зере молча слушала подругу.
Та думала о чем-то, вот только о чем?..
Искать множество причин,
Искать ответы, искать свою мечту,
Искать смысл, копаясь в хронике дней,
Своих заветов, сжимая волчьи клыки,
Еще сильней…

Прекратив шить, Зере смотрела на Адию. И что же такое было в этой девушке?
Она пришла в их стан позапрошлой весной, когда все оживало после зимней смерти.
Простоволосая девушка в холщовой рубашке, с колчаном за спиной да на статном коне.
Да оберег на шее - орел с отломанным крылом.
Сразу она никому не полюбилась. Да и не просила этой любви. Просто жила рядом, словно ожидая, пока к ней привыкнут. И привыкли ведь. Начали доверять – порой посылали с табунком резвых рыжегривых коней на поля, а, бывало, и с детьми посидеть оставляли. Она не отказывала, но... Вроде и ласковая, а всё равно какая-то чужая. И уже тогда просилась на охоту. В степь.
Ее прогоняли, ругали, даже били как-то, а она все равно тянулась туда. Странная. А потом вдруг повстречалась хану.
Вот и переменилось все.
Кроме одного. Адия так и осталась чужой, близко подпуская только хана да Зере. И что ее так тянуло к этой рыжей?.. Она сама не знала. Было в ней что-то такое неведомое и манящее, что-то пьянящее, дерзкое, стремительное… Зере и сама не замечала, как день за днем привязывалась к рыжей все сильнее и сильнее. И вдруг все переросло в то, что называют дружбой. А бывает ли дружба между девушками?
Зере тихо, чтобы Адия не услышала, вздыхает и отводит взгляд на огонь.
Каждому свой срок, своя судьба,
Но, ее, увы, изменить нельзя.
Можно лишь повлиять на серость прожитых дней…

И что в этой рыжей строптивице так нравилось хану? Ведь не красавица же, ничего необычного. Сама Зере намного красивее. И станом выше, и кожа белей, и глаза словно черный терновник.
Адия никогда не носила украшений. Даже платьев новых и богатых у нее было мало. Странная. Хан ведь мог исполнить любую ее прихоть, а она только о конях да о травах думает. Глупая.
И откуда только такая взялась? Зере знала - рыжие люди приходят с далекого снежного севера, и глаза у них – точно лед. Но и кожа у них белая, и степи они не жалуют.
Хотя Адия не очень любила свои волосы. То в тугие длинные косы заплетала, то под повязками прятала с глаз долой. И руки не бережет – вон, загрубели опять от осенних ветров, пальцы поколоты. И одевается просто - сидит в одной белой рубахе, подвязанной только пояском. Неужто это нравится хану?
И богов Адия не любила. Никогда ничего о том не говорила, а в юрте у нее – только крошечная фигурка богини-матери, и та – ханов подарок.
Только и всего, что мастерица. И стежок у нее ровный, и нить легко тянется, и тетива звонкая плетется. Да и на охоте, говорят, лучше мужчин дичь бьет, да степи лучше нее никто не знает – где какая трава растет, где какой зверь ходит, а где и вовсе человеку лучше не бывать.
Шуршит циновка на входе. Девушки разом поднимают головы.
- Эй, девушки-красавицы, - в юрту заглядывает сухой старичок, - пустите старика погреться у огня?
- Конечно, заходите, старейшина, - приветливо улыбается Адия и, оставив шитьё, помогает старику пройти и усаживает на самое почетное место перед очагом. Тот покрякивает себе под нос да улыбается в усы.
- Ох уж недобрый ветер листогон! Все кости от него ноют. Как бы костолом не проснулся… - вздыхает он.
- Может, как всегда, отвару вам дать из ковыля, чтоб костолома не страшиться?
Девушка, как примерная хозяйка, начинает хлопотать, разводя огонь посильнее.
- Так вот ты, проказница, чем меня поила! – смеется в ответ старейшина. – А я уж думал, не ворожить ли ты меня собралась? Ну, давай, давай, хорошее зелье у тебя...
- Ковыль – дурная трава, - тихо замечает вдруг Зере.
Адия обернулась.
- Может, и дурная, да только дурное не только зло приносит, коли знаешь, как это зло обернуть, - сказала да стала искать что-то в сундучках. Зере только поглядывала на ее тонкую фигурку, освещенную золотым пламенем. Странная, точно ведунья...
«Может, и правда приворожила хана?..»
Наверняка ведь может… Вот же удача у нее…
Зере мотает головой, отгоняя зависть и глупые мысли. А если и ей наворожит?..
Адия ведь знала о сердечной болезни подруги. Только никогда советов не давала, да и речи о том не заводила. Хотя, раз уж хану понравилась, научила бы как… И пусть Зере могла легко привлечь мужские взгляды, да только почему-то всех, кроме одного… Кроме Мардана…
- А мне наворожишь, а? – словно шутя, обращается она к подруге.
- Ишь чего удумала, я ж не ведьма тебе! – улыбается Адия, подавая зелье старейшине.
- А кого ж тебе, красавица, ворожить-то? Неужто чье-то сердце по тебе еще не стонет? – улыбается хитро старик. – Впрочем, то дела девичьи, не стариковские…
Зере только вздыхает. Да ведь и не хочет она его ворожить - колдовская любовь ведь не ровня настоящей. Темная, страшная она.
Я не буду, не буду тебя ворожить
И не стану вином твоё сердце кружить,
Пусть оно в моё душу само вход найдёт,
И тогда наше счастье опять в дом войдёт.

Она и не заметила, как вышел из юрты старейшина. Видела лишь, как стояла долго Адия, глядя на огонь. Зелёные глаза сверкали на свету пламени – да только как-то тоскливо, лихорадочно. Ее что-то беспокоило и будоражило. Что-то, чего Зере не знала и не понимала. Да и не замечала раньше. Грудь девушки мерно вздымалась и опускалась. Мерно и тяжело, точно в глубине себя рыжая с чем-то боролась, что-то удерживала…
«Еще не время, не время…»
Выл осенний ветер.
Горький осенний ветер…

0

10

Стояла ледяная прозрачная зимняя ночь.
Крохотная бляха луны искрилась серебром.
Пашнями грязными спутанных жил
На заре кречет кружил.
Снегом укутана древняя степь,
Колет глаза - больно смотреть.

Снег сиял осколками звезд, а вокруг - беззвучные просторы звенящей тишины. Не осталось ничего живого – все погубил приходящий мороз. Только кони переминались с ноги на ногу да фыркали облачками пара.
Стан спал.
А казалось – будто вымер. Не скрипел от тяжелых шагов снег – даже часовые спешили укрыться в теплых палатках, да там и позасыпали. Нигде не шелохнется никакой зверь - даже неясыть не встрепенется, не взмахнёт тяжело широкими крыльями - такой жесткий, звонкий холод стоял в степи. Лишь чернели кое-где жилистые ветви деревьев, склонившихся под тяжестью снегов…
Сзади идет зима, сзади идет ледник.
Родится юным, стареет за миг.
Больше нигде таких мудрых детей,
Больше нигде таких безустальных крыльев,
Нет нигде.

Омертвела степь, и не встретишь больше на дорогах путника, лишь когда-никогда поскачет в степь дюжина всадников тетеревов бить. Но далеко никогда не ходили: в местах нехоженых снега коням по грудь навалило, а где и больше того – завязнуть можно.
И Адия больше в степь не ходила. Только выходила порой на край стана и долго-долго смотрела, щуря глаза, в слепящую белую даль, да тоскливо вздыхала о чем-то. Зимы она всегда любила, и раньше всегда весела была, а теперь же что-то тревожило ее, не давая покоя.
В ту ночь в юрте было тепло и тихо. Хрипло, но спокойно дышал спящий хан, Адия же не могла сомкнуть глаз – всё ворочалась и тяжко вздыхала. Сон все никак не шел, а зимняя ночь нагоняла тягостные мысли.
- Любовь моя, о чем тоскуешь? Отчего не спишь? – Тихий шепот возле уха. Девушка, ругая себя за то, что потревожила сон мужчины, перевернулась на другой бок, оказавшись так близко к лицу хана, что чувствовала на своих щеках его дыхание, горячее ото сна.
- Не спится что-то…
Хан прижимает ее к себе крепче. Адия не против. Водит рукой по растрепанным, едва тронутым первой сединой черным волосам.
- Такая страшная тишина…
Рыжая лукавит - ей вовсе не страшно, не раз она ночевала в степи одна-одинешенька. Но так легче ему все объяснить.
- Споешь мне? – Украдкой уходит от темы. – Это так успокаивает…
Адии и правда нравится его голос: низкий, глухой, но приятный и еще не охрипший от степных ветров.
Он чуть улыбается, она же видит только блеск его глаз – горделивых, немного уставших и спокойных.
Мужчине - путь, а женщине - очаг.
И чтобы род мой древний не зачах,
Роди, молю и заклинаю, сына.
Стрела летит, покуда жив мужчина…

Она уютно устраивается у него на груди и прикрывает глаза. Он, тихо напевая, смотрит на нее, угадывая в темноте черты ставшего таким родным лица.
Она пришла в их стан позапрошлой весной, когда только отшумела последняя война. Он встретил ее перед охотой, она отбивалась от трех мужчин. Ее прогоняли, а она, упрямица, просилась в степи. Эти горящие зелёные глаза хана и зацепили.
Адия стала его дыханием, его ветром в травах, его горячим солнцем. На охоте, безудержно несясь на коне, она казалась дикой и странно чужой, словно под властью вселившегося в неё вольного духа. Но, возвращаясь в стан, затихала, становилась вдруг такой нежной и ласковой, как и подобает девушке. Удивительно.
Но хан предпочитал не задумываться об этом. Эта перемена в любимой ему даже нравилась. Вот и сейчас – ластится, как кошка, а на охоте – не тронь! Как схватится за нож, ведь и полоснуть может.
Может, просто молодость это, кровь играет, в голову бьет, вот и хочется нестись по степи. Пройдет это - и будет хану жена смирная и прилежная.
Мужчине - дым, а женщине - огонь.
И чтоб в бою мой не споткнулся конь,
Я должен знать, что юрту греет пламя,
Как предками завещанное знамя.

Она уже и задремала… Сопит тихонько, словно дитя, а ее непослушные рыжие волосы вьются по его рукам. Он продолжает петь, только еще тише, чтобы не нарушить пришедший наконец к девушке покой.
«Глупый… Доверчивый…»
Адия едва заметно улыбалась, хотя темнота все равно бы скрыла все своим плотным покрывалом. Этой ночью ей не уснуть, и ничего тут не поможет. Но если ему так спокойней – пусть.
Она ведь никогда его не любила, уважала – бесспорно, но не любила. Просто позволяла любить себя. Ведь всем так проще. Она не просила его любви, как Зере. Даже не знала его до того дня. Просто так сплелись нити судьбы.
Девушка рисовала в памяти его лицо – хмурое, как осеннее небо, обветренное, искаженное десятком шрамов. Его глаза – темные, но так и сияющие властным величием. Мягкую полуулыбку, теряющуюся в короткой жесткой бороде. Красивый? Вряд ли. Просто сильный. Телом, духом, сердцем.
А ведь она к нему привязалась. И от этого было почему-то так больно...
В мужчине - дух, а в женщине - душа.
Травинка держит небо трепеща.
Без очага, без сына, без любимой,
Как одинокий смерч, развеюсь над равниной.

Ведь привязываться нельзя. Иначе она погибнет. Погибнет без степи.
Где-то там, где-то в высоких травах лежит ее сердце, где-то под высоким серебряным ковылем потеряла она его, а теперь и не найдешь – склевали его вороны, разорвали в клочья ястребы.
Сейчас, этой морозной зимой, зов потерянного сердца приутих, уснул, но стоит появиться первым росткам небесно-голубых первоцветов, как ей уже будет не сбежать от него, не укрыться.
Хан уснул, успокоенный мерным дыханием любимой.
Глупый. Он ведь и вправду верит, что она станет его женой. А ей тесно, тесно среди этих крохотных юрт, среди этих суетливых людей. Ее просторы – равнины да степи, ее удел – лететь по степи орлом. Орлом с одним крылом…
Она осторожно сжимает в ладони старый деревянный оберег. Она никогда не снимала его, ей даже казалось, будто и родилась она с ним. Со своей судьбой. И когда именно отломалось одно крыло, тоже не помнила. Словно так должно было быть.
Дерево обтертое, теплое, сухое, приятное. Из светлого орешника, что рос в зеленой лещине. Под оберегом в груди что-то ныло, протяжно, тоскливо, в тон занимающейся метели. Адия слышала, как одиноко завывает над степью ветер. Еще бы, ведь не играть ему сейчас гривами быстрых горячих коней, не свистеть в ушах всадников, не перекатывать золотым морем травы.
Ему одиноко, он тоже зовет ее.
Быть может, и правда податься к морю? К южному морю, теплому и ласковому даже зимой. Может, оно и правда так же красиво, как степь весной?
С этими мыслями, под волчий вой мечущейся вьюги Адия провалилась в беспокойный прерывистый сон.

0

11

Таяли черные снега. Воздух дышал весной.
В час предутренний видишь всю жизнь позади,
Шелест, шум, голоса окружают тебя,
И забытая страсть колыхнулась в груди,
И летят журавли, в поднебесье трубя.

Занимались мартовские зори. В высоких небесах, купаясь в их алом цвете, возвращались журавли. Шумели под мягкой землей еще не поднявшиеся из земли травы, звенели в воздухе трели еще не прилетевших птиц. С запада несся холодный ветер, но ему не суждено было победить весну, и все исчезал, исчезал, возвращаясь в ручьи, зимний ковер снегов. А на крутых склонах оврагов просыпались первые первоцветы да поглядывали на старый мир своими то небесными, то золотыми ястребиными глазами. И даже в предрассветном упокоении все дрожало и неслось веселой кутерьмой в преддверии цветущего апреля.
А степная трава пахнет горечью.
Молодые ветра зелены.
Просыпаемся мы — и грохочет над полночью
То ли гроза, то ли эхо прошедшей войны.

Утренний воздух был прохладен, пах туманом и росой, а в ста шагах все исчезало за непроглядной серебряной вуалью.
Стан еще спал, только сон его был уже прерывист, прозрачен и растревожен бурной весной. Шумно дышали лошади, лаяли где-то уже проснувшиеся псы, а меж юртами, ведя под уздцы стройного, сильного, свежего жеребца, шла тихонько, словно кошка, рыжая девушка.
Еще не просохли пути, еще расступалась предательски грязь под копытами коня, и рановато было отправляться в путь.
Но больше ей не стерпеть.
Hалейте на прощанье чашу мне,
Я не оставлю ни глотка на дне,
Далекою дорогой, по которой нет возврата,
Я отправляюсь на лихом коне.

Ещё засветло выскользнув из объятий хана, Адия бесшумной мышкой стала собираться. Степь просыпалась, вместе с ней просыпалось осознание, что пора уходить.
Чтобы больше не вернуться.
Было тоскливо бросать все, даже толком не попрощавшись. Но хан сильный – не отпустит. А она… зачахнет да и погибнет там, в юрте, где так знакомо пахнет ромашкой и полынью.
А что будет впереди? Какой узелок теперь завяжет на нити ее жизни судьба?
Эх, да что толку задавать себе вопросы? Она вскочит на коня и умчится, а ветер только хлыстом будет бить по лицу да унесет с собой всю горечь, все чувства, все воспоминания. Она знает, ведь так было не раз.
Вот и последние крохотные юрты у самого края стана. Вот и встает уже по левую руку еще не умытое травяной росой солнце. Ее путь – вперед, на юг, далеко, туда, где в каменных объятьях матери-земли плещется море.
А потом – и ветер не знает, куда понесет ее за собой.
Она шаг за шагом выходит из стана, стараясь не думать о тех, кого ей придется покинуть. Она все же привязалась. Глупая.
- Эй! – разносится по стану мужской возглас.
Адия обернулась, сперва увидев блеск стали. После - уже знакомое лицо. Мардан. А она уже и забыла, что этой ночью его пост на южной стороне.
Он подбежал, запыхавшись. Ну конечно, ведь до полного рассвета никого из стана не пускали. А солнце смотрело пока только обугленной половинкой. Адия напряглась. Если ей сейчас помешают уйти, потом такой возможности может и не быть. Может, и отобьется от него, а потом на коня – да поминай как звали. Да только не поднимет ли шуму?
- А, это ты… - он опускает меч. Хороший, добротной работы, тяжеловат только может. - Ну, доброго пути.
- Что, даже останавливать меня не будешь? – раздосадованная тем, что ее застали врасплох, оскалила зубки Адия. – Хороший же ты сторож!
- Ну, тогда мне лучше сразу с тобой бежать, - оскалился в ответ Мардан, и девушка даже насторожилась. И с чего он взял, что она бежит? Она всегда считала мужчину простоватым грубияном, и уж никак не ожидала от него такой проницательности. – Я же тебя не удержу.
И голос у него отчего-то отрешенный. Неужто и правда пошел бы за ней?..
Да ну, глупости все это. Не нужна ей такая обуза.
- Догадливый, - кивнула Адия. Солнце медленно выплывало из серебряного тумана. Ничего, она подождет. Нехорошо будет, если Мардана обвинят в ее побеге. Не то, чтобы ее волновало, просто тяжко вину на душу брать.
Потому-то она и стояла на окраине стана, да смотрела на просыпающуюся степь. Шумела в воздухе свежесть, шуршали в уже покрывшихся липкими почками кустарниках первые птицы. Все росло, радовалось, смеялось. Отчего же ей тогда так тяжко?
На зелёном холме в ожиданьи весны
После долгой зимы накануне рассвета.
Возле серых камней у холодной волны,
У янтарной луны - кто спросит ответа:
Кому ведомо имя идущего следом?
Кому ведомо имя несущего лето?

Она стоит и уже чувствует, как сейчас сзади вот-вот подбежит Зере, положит на плечо тяжелую шероховатую руку хан. Чувствует и боится. Боится, что может не успеть...
Осталось совсем немного – пять вздохов, может десять. Не так уж много, а ведь тянутся тонкой пряжей, тянутся медленно и неотвратимо.
- Совсем скоро зацветет ковыль, - говорит она, не сводя глаз с сияющего яркой золотой монетой светила. Мардан молчит. Она не смотрит на него, но чувствует – он слушает ее. – Будет очень красиво…
- Жаль, не судьба мне с тобой на него посмотреть, - усмехается Мардан.
- С Зере посмотри, - хитро косится Адия.
- С кем-кем? – фыркает мужчина. – С этой неумехой-то? Да кому она сдалась? Так в девках ходить до смерти и будет.
- Неужто думаешь, не сведет вас судьба? – хмыкает девушка, да вскакивает на коня – солнце вот-вот оторвется от земли и взлетит в высокое чистое небо. – Да я наворожила – теперь уж коли ее не полюбишь, то не видать тебе жены другой.
Мардан подскочил от неожиданности.
- Что-что ты наворожила? – зарычал он.
Адия хихикнула в ладошку.
- И не снять тебе ворожбу мою, так и знай, так и знай!
Да и не было никакой ворожбы. Но уж больно жаль ей было подругу.
- Да и не такая уж она и неумеха! Вон, на шитье какая мастерица!
Но мужчина уже, кажется, взял себя в руки и поглядывал на нее исподлобья, но Адия чувствовала – ее слова он на ум себе взял.
- Ну, что ж ты, едешь, или ждешь, пока я своего коня взнуздаю?
- Вот еще! – Адия тряхнула туго заплетенными в косу золотыми, словно солнечный свет, волосами.
- Не боишься завязнуть-то? Снега еще не сошли, земля не просохла. Вот еще бы седмицу - сошла б вода, да и мы снялись с мест этих, уж больно луга пустые этим летом будут.
И правда, сорной травы много, вреда она коням принесет, ноги им спутает, и лошадей, и людей погубит.
- Не могу я ждать больше. Ковыль шумит, к себе манит, ветер воет, за собой зовет...
Ковыль поет. Звенят, трепещут струны...
И птичий звон, и шелест ветерка,
И шум травы – все в этой песне грустной –
Горячей, словно сердце степняка...

- Не могу больше. Прощай!
И через мгновенье она лихо хлопнет коня по крупу, да умчится в далекую вольную степь, только ветер будет играть с конской гривой да солнце золотить длинную девичью косу.
Она умчится на юг, оставляя за спиной стан, оставляя ставшую крохотной фигурку Мардана, оставляя все, к чему привязалась, что пустила в свое степное сердце. И ветер бьет в лицо, да дурманы весенних первоцветов кружат головы прелюдией лета.
А над головой кружит орел – с двумя широкими крылами. А в груди ее бьется от счастья его брат – с одним отломанным крылом.
Он хочет свободы.
Свободы весенних степей.

0

12

***
В юрте приятно пахло ромашкой и полынью. Он любил этот запах. Но теперь тут отчего-то было холодно и пусто.
Так странно.
Адия уехала куда-то, ничего ему не сказав. И от этого все только путалось. Она ведь всегда говорила, когда хотела отправиться в степь одна, и он никогда не запрещал.
Но тогда почему оставила тут кинжал, его подарок, который всегда брала с собой? Вопросов было больше чем ответов.
К вечеру хан стал метаться по стану, расспрашивая о девушке. Но – никаких следов.
- Можете не ждать ее. Она не вернется.
Эти слова резанули слух хана, и, кажется, им суждено было остаться в его сознании еще долго.
- Мардан, ты видел ее? Когда? Куда она отправилась? – Он, кажется, был на взводе. – Эй, седлайте коней, нам нужно отыскать ее!
Адия была для него всем. А сейчас словно вымел все горький степной ветер. Он не хотел терять ее.
- Она не вернется, Азат. Не мечись, как загнанный волк. Бесполезно отправляться за ней теперь – она уж далеко, да и коли не захочет, чтоб нашли вы ее, то и не найдете. Такое уж ее племя. Коней только загоните.
Старейшина подошел бесшумно. Или это он так взвинчен, что не заметил?
- Почему? Я прочешу всю степь, но найду ее! Загоню табун лошадей, но верну!
А внутри снова чувствует себя мальчишкой. Беспомощным, ничего не понимающим, покинутым.
Старейшина только качает головой.
- Ее племя приходит и уходит. Они - дети степи, их колыбель – ковыль, их свирель – ветер. Их не удержать, не найти. Они не верят в богов, они верят лишь в дух. Они и сами духи степи. И ее же пленники. Они приходят с севера и уходят на юг, да там и след их пропадает. Я был еще крохотным несмышленышем, когда к нам приходили люди ее племени. Рыжие, с яростными глазами, с сердцем орла и духом волка. А через год их и след простыл. Их тянет в степь, но и без людей им не жить, вот и приходят они к нам порой, только не берут никого в сердце, ведь тяжело им тогда уходить. А не уйти нельзя. И они знают о том... Так что не сыскать тебе ее. Никогда.
Хан стиснул зубы.
- Она ведь ничего не взяла с собой, верно? – Старик прищурился. – С чем пришла, с тем и ушла. Ее не привязать к себе ни подарком, ни поцелуем, ни песней, ни зельем. Зов степи сильнее нас всех...
Она и правда ничего не взяла. Ни колец, ни серег, ни ножей, ни мечей, ни фигурки богини-матери, что он для нее из редкой березы резал. Ни алого шелкового полукафтана, ничего не взяла, только сердце его с собой похитила. Не жить ему теперь без нее.
Старейшине хан так ничего и не ответил. Только изо дня в день искал ее, загоняя коней - пол табунка от одних поисков да долгой скачки пало. А ночью, глухой весенней ночью, тихо и тоскливо, беззвучно выл он в ее юрте.
Где так дурманяще пахло душистой ромашкой и горькой полынью…

_________________________________________________________
Ой, да ладно, все равно никто это читать не будет!)

+1

13

Продолжаю разгребать свои завалы старого и не очень, возвращаюсь к галерее портретов

http://cs622325.vk.me/v622325201/1a571/I0JEO-kCWHM.jpg

http://cs622325.vk.me/v622325201/1a57b/5w6iWx5rEL4.jpg

http://cs622325.vk.me/v622325201/1a585/8Qu8bjdCciY.jpg

http://cs622325.vk.me/v622325201/1a58f/mFoy449MrfY.jpg

Качество жуткое  :disappointed:

Отредактировано Ллёна Кондор (17-02-2015 21:22:54)

+1

14

http://yoursmileys.ru/tsmile/emb/t1813.gif

* * *

http://sh.uploads.ru/t/7UFG8.jpg

Отредактировано Ллёна Кондор (23-06-2015 23:45:02)

+2

15

Рисовалось милой Ллинаре, чтобы развеять ее грусть. Немножко, может, запоздала, но я старалась: надеюсь, она не обидится)

* * *

http://s019.radikal.ru/i606/1505/1a/e27921ce7634.jpg

Отредактировано Ллёна Кондор (23-05-2015 17:47:01)

+5

16

Ллёна Кондор, это то, о чём я думаю?

0

17

Гвиденьяр, где?)

0

18

Ллёна Кондор, ошибка. Вот здесь.

0

19

Гвиденьяр,
тогда да, пожалуй, это то, о чем вы думаете)

0

20

Продолжая тему персонажей.
Спасибо Гидеону за подброшенную подсказку о внешности)

* * *

http://s010.radikal.ru/i314/1506/cd/08e96e387ea0.jpg

Я старалась)

Отредактировано Ллёна Кондор (04-06-2015 15:37:17)

+4

21

Мне определенно нравится рисовать в таком духе) Кажется, в этот раз тоже вышло ничего.
Годрик, это для вас. Надеюсь, меня за это не побьют...

* * *

http://sh.uploads.ru/t/DyVQ1.jpg

Отредактировано Ллёна Кондор (26-06-2015 08:26:48)

+3

22

Я хочу делать это еще и еще) раз уж никто за это не бьет

* * *

http://s2.uploads.ru/t/KfSqt.jpg

+1

23

Да, я вижу Маю немного азиаткой, ничего не могу с этим поделать...

* * *

http://s2.uploads.ru/t/V7C2n.jpg

Отредактировано Ллёна Кондор (02-11-2015 19:28:34)

+2

24

Ллёна Кондор
Спасибо тебе огроменное! Благодаря тебе мой самый древний персонаж обрел наконец лицо

0

25

Знаю, Вилли будет обижаться, но я правда думаю, что смогу поддержать этим Ллинару...
В общем, милый рыжик, если ты вдруг зайдешь сюда и посмотришь: это тебе, и я старалась)

* * *

http://s6.uploads.ru/t/lZCD8.jpg

+1

26

Гидеону и Хельге за чудесные "Мгновения лета".

* * *

http://s6.uploads.ru/t/5C8Tx.jpg

Отредактировано Ллёна Кондор (26-12-2015 14:11:22)

+2

27

А я потихоньку продолжаю серию портретов. В этот раз, правда, что-то увлеклась с фоном.

* * *

http://s6.uploads.ru/t/rByZ1.jpg

+2

28

:P

* * *

http://s9.uploads.ru/t/Xdvu7.jpg

* * *

http://sa.uploads.ru/t/5mi8p.jpg

Отредактировано Ллёна Кондор (27-07-2017 21:51:58)

+3

29

Небольшое предисловие:
Это маленький эксперимент, начатый где-то года полтора назад. Мне захотелось написать что-нибудь Трионское, но, естественно, степное на украинском языке. И пролежал огрызочек этот до сейчас, когда, наконец, появилось настроение его дописать.
И из маленькой сказки получилась почти альтернативная версия образования Степи в нынешнем виде.

Неіснуюча степова легенда

У давню-давнину, коли сонце ще сходило на землю, приймаючи людський вигляд, у степах ходило значно більше таборів, аніж зараз, коли розтіклася степова кров світом Тріону, країнами-континентами. Тоді ще кожен пам’ятав трави, у яких народився, та лошицю, молоком якою годувався. Тоді ще небо було вищим, і зірок, що проросли, напоєні молоком Небесної кобили, було значно більше, аніж тепер.

Тоді й степове сонце не було таким жорстоким, не сушило весняні пагінці раніше часу, не робило з землі безплідного каменю. Ми водили табуни, такі великі, що, зупинившись біля водопою, ті могли за раз випити ціле озеро і не напитись, а їжі вистачало на кожне народжене жеребча.

У ті часи, кажуть, сонце ще вміло любити. І любило одну з дівчат нашої крові.

І, що гріха таїти, вона теж його любила.

Це була красуня, яких зараз годі шукати, а тоді таких було у кожному таборі з десяток, та ця, все-таки, була особлива. Маленька, прудка, з косою, товстішою за її дівочий стан, вона мала золоті руки, а більш того золоті очі, і більш за всіх вдалих степових парубків любила сонячного красеня-звитяжця. За те назвали її Ящіркою, та ймення те було їй так до лиця, що родинне ім’я її ніхто і не пам’ятав.

І дійсно, як у справжнього плазуна, гнучкою була її фігура, стрімкою хода, а танцювала вона так, що всі, хто лише мигцем побачив, забували, як дихати. Казали, навіть сонце навмисно затримувалося на заході, щоб подивитися її танок. І батько, степовик у поважних вже літах, так і казав: оддасть дочку лише такому нареченому, що зможе її вдягнути у золото так, щоб стала подібна до сонця. Чи до плазуна зі шкірою-лускою.

Ящірка ж не чекала ніякого нареченого: він і так приходив до неї кожного дня. Кожного ранку, тільки-но теплився світанок, сходила вона до високого каменю край табору, зустрічати сонячного свого князя, і була та година найніжнішим, найтендітнішим часом, у який люди, прокидаючись від сну, на мить забували про щоденні турботи і, посміхаючись, пили ранкове повітря, немов духмяний трав’яний настій. Потім увесь день дивився він на неї з неба, між іншим цілував жовто-гарячими поцілунками щоки й плечі, зігрівав у обіймах, а як кінчався йому час, дарував на прощання хмаринки: сиві, бузкові, помаранчеві, легкі, як мрії. Вона зберігала кожну із них, а потім робила з них прядиво й обшивала казковими квітами покривала для приданого.

Як надходить вечір – у таборі біля вогнищ запалюють танці. Спочатку довгим протяжним звуком пнеться до неба пісня. Мрійлива, як туманні сутінки, розлога, як увесь Великий степ. Чоловічі голоси співають її, вкидаючи слова, мов хмиз, у багаття, щоб димом розповзалися по широких курганах.

Потім вступають жіночі, дрібні, тонкі, мов срібні нитки, голоси. Полинова крижинка-місяць на небокраї тремтить і дзвенить от тих голосів, ніби великий тугий бубон, - йому з землі озиваються такі самі, лише малі, в руках дівочих.

І в Ящірки – теж. Вона виходить до ватри разом із іншими, та дивиться не на схід, а на захід.

Дзень!

Брижчить над ухом місяць, мов капшуком зі срібними монетами, а вона і вухом не веде, слухає, слухає, з місця не рушить.

Най інші вже пританцьовують, відбивають нетерпляче тихий ритм.

Їм – що зорі, що молодик. А їй – той самий. Один.

І вона вміє його чекати.

І тільки як загудить сонце останніми низькими, тяжкими променями, ніби до мисливського рогу задує, - тут-то і стане Ящірка до кола, гучнішим зробить пісенний пульс, вдарить у бубон – і понеслась!

Танцюй, дівча, як несеться сильна кінська табунова хвиля, кружляй, як крутиться полум’я на золотій степовій землі, співай, як птах, що зривається з ковилу до неба!

Танцюй, щоб кров кипіла!

Гуп-дзень!

І вона вигинається, як билинка, поводить округлим плечем, тупотить ніжкою і виводить нею рівнесеньке півкола – і несеться округ багаття далі. Крутиться, стрибає, тупотить.

Танцюй, Ящірко, скільки б’ється серце – танцюй!

Спідниці в’ються й розпускаються, мов квіткові пелюстки,  мов полум’я, крихітні п’яти б’ють скельну, кам’янисту землю дзвінкіше за гуркіт бубонів та барабанів. Немає стриму, немає законів в такого танцю – лише вільний степовий дух і гаряче, як сонце, серце.

Танцюй, Ящірко, щоб вогонь тобі заздрив, щоб земля задрижала!

Гуп!

Дівчата в’ються, як квітки повстяної трави, стукають у долоні, спадають до землі і підносяться, як метелики, - бурхливий вихор кіс, плаття, намиста й посмішок. І співу, що несеться вгору.

Співай, горда, танцюй, вільна!

Ящірка не зводить очей із неба. Вечірнє сонце в її косах блищить яскравіше за зірки, прикрашає, як може, наречену золотом. З останніх сил притримує своїх коней, щоб не несли далі, за край неба, за край світу, щоб дали ще надивитися. Хоча б ще одне коло, як обернеться знов мила обличчям до сходу і кине до сонця прощальну посмішку – і у світлі вогнищ вона засяє яскравіше за морські перли.

Дзелень-гуп-дзелень!

Гостро перегукується сонце з місяцем, щоб поступитися місцем на небі, квапливо дзвенять важкі копита сонячних коней із червоними, розпеченими від жару підковами. Найкращі то коні, яких не було ще в жодного з нашої крові, гарячіНе затримати більше часу, не втримати важку гарячу краплю – падати їй все одно до землі.

Сонце заходить, щезає, відвертається від степу, а Ящірка все танцює, і лише золотавий бубон в її долонях спритно скаче, мов яка монета, - щоб не забувати милого, щоб серце з кожнім новим ударом маленького кулачка продовжувало тремтіти і битися в очікуванні нового дня.

Кажуть, доки сонце зійде, роса очі виїсть. Сходу чекати довго, надто довго у чорному нічному степу. Навіть місяцеві не розігнати темряву, навіть вогнище не дасть надійного притулку. Вночі коні притуляються один до одного, гріються, перебирають мляво ногами і стривожено озираються на кожний звук.

І люди, як коні, теж. Ми знали, чого маємо боятися кожної ночі. Особливо вночі, коли відкритість поля стає загрозою, коли в одної людини по п’ять тіней, коли на кожен крок є своя пастка. Коли догорало багаття, ми згадували, яких гостей чекати. Кожної ночі вартові вглядаються і вслухаються. Але іноді бувають нещасливі ночі.

Нещасливі ночі завжди тихі. Такі тихі, що чуєш, як б’ється серце того, хто спить поруч. Такі тихі, що давлять тобі на вуха, оглушують сильніше за всякі гонги і барабани. Ніхто не знає, чий крик буває першим. Він просто один за одним розкочується табором, розливається, розходиться, як вогонь, як степова пожежа. Та теж розповзається мало-помалу – не зі сторони таборових ватр. З іншої, ворожої сторони. Червоне полум’я з великими чорними руками хапає людей, скалиться залізними зубами, виє і регоче.

Всі навколо біжать, кричать, метушаться. Ящірка ховається, замирає, тремтить. Сонце усюди ходить, і то не на всі гори світить. Особливо вночі не врятує, не підкаже, не направить. У спалахах вогню, в мареві тіней, в гомоні нічого не розібрати.

Але вона раптом чує за собою тяжкі кроки. Раз, два, три, біжи, Ящірко!

Біжи, скільки злякано гупає кров у скронях, біжи, поки ніч маже світ чорними смоляними долонями. Біжи, Ящірко, поки можеш, хай ховає тебе в своїх обіймах ковиловий дух, хай зітре твій запах сон-трава, біжи скоріш!

Раз, два, три, вона вже не бачить, куди біжить. Ніхто вже не бачить. Раз, два, три, близько знайомий курган. Хай врятують вас ваші сиві кінськоногі, кінськосерді пращури. Біжи!

Дівчина ламає реп’яхи  – вони безжально колють тонкі ноги. Ніч холодна, ніч сувора, ніч теж не знає жалю.

Де ти, сонце?

Вона все ще біжить, поруч із нею всліпу біжать інші – ніби загублені, безпорадні примари, ніби знавіснілі від степових пожарів звірі. Раз, два! Раз, два!..

Два…

Не встигла.

Її хапають сильною рукою за довгу косу, волочуть пилом. Ящірка голосить, виє і плаче, побілілими від болю очима вже не розбирає поруч із собою облич, схожих на руді від вогню та крові страшні маски.

Рятуйте, пращури, сонцю, рятуй!

Вона чує жахливі виски і верески, регіт і хрипіння, ніби всі дикі породження Пустоти вирвалися в ту ніч до їхнього світу. Дівчина борсається, дряпає нігтями суху землю, та від того лише болячіше, - її все волочать, куди, навіщо, вона не хоче! Матінко!..

Ящірка встигає схопити щось і, відчувши в одну мить у руці загублений кимось ніж, ніби справжній плазун, судорожно вивертається… Звідки в неї лише дістає стільки сил? – одним рухом відсікає вона товсту оксамитову косу, що так любило плекати сонце, що так часто заплітав їй вітер. Підводиться, плачучи, знову біжить.

Ящірка вміє відкидати хвоста.

Тільки не врятує її це, як не врятує нікого тієї ночі. Скільки не біжи, Ящірко, до сонця в хату не втечеш.

Надто пізно.

Молоде, гаряче дівоче тіло пробиває стрілою наскрізь. Вона стомлено кричить і падає у пісок і пил – як падають інші степовики, скошені сильною орчою рукою.

Пробач, сонце, в неї вже немає сил бігти від неволі. Пробач.

Ящірка лежить у сплетенні житняку, і світло пожеж голубить її кругле обличчя. Не зустрічати їй на світанку свого красеня. Не зустрічати й молодця-нареченого, щоб вдягнув у золоту блискучу луску. З її кіс вже зривають останні золоті брязкітки – нащо вони їй тепер!

Дійсно, нащо…

Того ранку сонце довго не сходило понад степом, і землю ковдрою вкривав туман. Довго ховав від золотих очей сліди минулої ночі, вкривав чорні вогнища гіркою росою. Лише потім під променевим натиском довелося втекти, розсіятися, розлізтися нитками, мов стара ганчірка.

Кажуть, довгі дні сонце кружляло в небі, огорнуте в чорне лахміття зі зламів воронячих крил, і з того часу не жалкує воно нікого в степах: ні людину, ні орка, ні тварину, ні птаха. З того часу ковил став гризти кінські тіла, а земля - стискати травневе коріння, щоб чахло й костеніло. Ми забули, як кургани наших пращурів заростали синіми кийками, як дівчата розшивали плаття золотом, як на ярмарок збиралися табори, такі великі, що візки стояли аж до обрію.

З того часу сонце забуло своїх дітей.

З того часу сонце більше нікого не любило.

0

Быстрый ответ

Напишите ваше сообщение и нажмите «Отправить»


Счётчик символов:


Вы здесь » ФРПГ "Трион" » Творчество » Скромное творчество маленького ежика


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно